О вызовах, которые ежедневно встают перед медиками на фронте, об ответственности и о том, как продолжать работать, когда и сам нуждаешься в помощи – в материале РБК-Украина.

– Что мотивировало вас стать боевым медиком? Это было сознательное решение или привели обстоятельства?

– Это было абсолютно сознательное решение. Даже мечта детства. Еще с малых лет я хотел стать медиком. У меня есть старая публикация в Instagram, кажется, за 2014 год, где я подписал фото: "Через 7 лет я стану медиком, проверяйте".

В 2015 году был военный парад, очень мощный. Я тогда был еще подростком, но мне запомнились медики на нем. Один из них нес советскую медицинскую сумку, другой – современную. Эта сцена поразила меня настолько, что я понял: я хочу этого. Это стало моей целью.

Впоследствии узнал о военно-медицинском факультете и начал готовиться к поступлению. Пропускал уроки, сосредоточился на ВНО. Это была моя цель "номер один".

– Как началась ваша служба?

– Я пошел в военкомат как студент-медик и объяснил, что хочу служить. В военкомате тогда сидел майор, довольно молодой. Он посмотрел на меня и сказал: "Ты слишком молодой, у тебя еще все впереди. Если тебя заберут, то только из-за того, что у тебя есть хоть какое-то образование". Он написал в моем заявлении "не согласен" и сказал мне идти домой.

Но я решил иначе. Обратился в добровольческий батальон. Когда там узнали, что я медик, собеседование сразу закончилось. Взяли меня без лишних вопросов.

– Каким был ваш первый опыт на фронте?

– Начинал я в добровольческом формировании территориальной громады (ДФТГ). Это была совсем другая реальность. Без зарплаты, без документов, без обеспечения. Мы были добровольцами в буквальном смысле этого слова.

Тогда я не осознавал, насколько это было опасно. Мы шли воевать "пиратами", как сейчас иногда шутят. Просто ребята с автоматами, безо всяких гарантий. Если бы меня тогда убили, даже могилы не было бы.

Затем "Свобода", в которой я был, легализовалась в составе бригады "Рубеж".

– Как выглядит ваш обычный день на фронте?

– Все зависит от обстоятельств. Если ничего не происходит, то это копание окопов, поддержка позиций. Но когда что-то случается, все меняется. По рации поступает сообщение: "300-й, координаты такие-то". Берешь сумку, бросаешь все и бежишь к месту происшествия.

Там все зависит от ситуации: если можно, работаешь непосредственно на месте, если нет, то эвакуируешь раненого в пункт сбора. Там его передают дальше – экипажу эвакуационного транспорта. У них уже больше оборудования, больше возможностей.

Фото: "Клаус" мечтал стать медиком еще с детства

– Всегда ли придерживаетесь правила "медик должен быть в безопасности"?

– Поначалу – нет. Ломился туда, где надо, и куда не надо. Думал только о том, чтобы выполнить свою задачу. Со временем стал более осторожным. Сослуживцы тоже начали больше меня беречь. Если идем на операцию, мне говорят: "Ты будешь последним в колонне, потому что если тебя ранят, нам всем будет гораздо труднее".

– Вероятно, зная, что вы в группе, работается легче и увереннее. А что самое трудное в вашей работе?

– Ответственность. Это невероятно тяжелый груз. Есть моменты, когда смотрят на тебя и ждут действий, а ты иногда не знаешь, что делать, как это было в начале моей службы. Это страшно. Плюс есть моменты, когда ты понимаешь, что твоя ошибка может стоить жизни. Это такой груз, который сложно нести.

– Есть ли у вас истории, которые стали знаковыми, новый " день рождения"?

– Было несколько моментов, которые я хорошо запомнил. Один из них произошел в Серебрянском лесу, когда мы занимали позиции. Нас отправили в усиление к пехоте. Мы сидели, нас целый день накрывали артиллерией, но тогда казалось, что все терпимо. Должны были окопаться, но места в щели было мало, и меня отправили в соседнюю. Я пошел, там сидел дед из роты охраны. Мы закурили, разговорились.

В этот момент над головами начало свистеть. Я инстинктивно надел каску, а он – нет. Хотел выглянуть из-за бруствера, посмотреть, что происходит, потому что подумал, что к нам подходят русские. И тут взрыв. Горячий воздух бьет в лицо. Все темнеет, свет будто выключается.

Я на секунду подумал, что меня убило. Открыл глаза – понял, что живой. Дед лежит рядом, голова в крови. Я достал гранату, потому что подумал, что это враг близко. Но потом понял, что в бруствер прилетел ВОГ. Мне повезло, каска спасла. У деда пострадала голова, но он выжил, начал подавать признаки жизни.

Горячий воздух ударил так сильно, что я сначала думал, будто обожгло лицо. Было очень страшно. Но этот случай меня научил. После такого каску я больше никогда не снимаю.

– Удалось ли вам после контузии от ВОГа пройти лечение?

– Да, я лечился, но уже потом, по хирургическому профилю.

– Это уже, получается, ранение, после которого вас отправили сюда на реабилитацию. Оно произошло во время выполнения обязанностей медика?

– Ранение я получил, выполняя обычные боевые задачи. Знаете, боевой медик – это не просто медик, который выполняет только медицинские функции. Он такой же боец, как все. Единственная разница в том, что он имеет с собой дополнительное медицинское оборудование и расходные материалы для помощи. А еще медик имеет более высокий уровень подготовки и квалификации.

Как есть специалист-гранатометчик, который умело работает с гранатометами, или сапер, который может заминировать или разминировать, так и медик – это узкопрофильный специалист.

Фото: В подразделении важны специалисты всех специальностей (Getty Images)

– То есть ваша функция значительно шире просто медицинской?

– У нас в подразделении все специалисты важны, ведь команда должна быть универсальной. Мы взаимодополняем друг друга.

– Как именно вы получили ранения?

– Все произошло неожиданно и, как всегда, очень банально. Я заменил побратима, у которого со спиной случились серьезные проблемы – грыжи, протрузии, которые есть практически у всех. Его отправили в медроту с рекомендацией отдохнуть пять дней.

Тогда были все предчувствия, что смена выдастся сложной. Даже переход через переправу для меня обернулся приключением – я наступил на ветку, которая чуть не пробила мне ногу.

Первые два дня прошли более-менее нормально. Но на третий день у меня появилось какое-то предчувствие: я увидел баклажки с бензином и подумал, что это опасно. Поэтому вырыл небольшую яму в окопе, чтобы их спрятать. Буквально через час началось. В рацию раздались крики, что нас штурмуют.

– Что произошло дальше?

– Все быстро собрались, я взял пулемет и начал работать с закрытой позиции, пытаясь психологически повлиять на врага. Это помогало держать их на дистанции. Им это не понравилось. Сначала навели на меня АГС, потом, кажется, миномет или "сапог". Я до сих пор не знаю, что именно это было.

Вдруг я почувствовал удар горячего воздуха. Сначала показалось, что все в порядке, но побратимы сказали: "Зайди в блиндаж". Смотрят на меня и спрашивают: "Все хорошо?". Говорю: "Да", а потом вижу, что вся штанина красная, я понял, что что-то не так. Кровь била струей, а до этого я вообще ничего не чувствовал – ни боли, ни дискомфорта.

Я сразу наложил турникет. Первые обороты наложил сам, но последний помогли затянуть сослуживцы, потому что уже терял сознание. Это был реально пугающий момент. Немного отдохнул, попил воды и вернулся в сознание. В таком состоянии успел оказать минимальную помощь и другим раненым.

– У вас хватило сил помогать другим?

– Ну а что я должен был делать? Ребята были заняты боем, связью, контролем. Им нельзя было отвлекаться, это было моей работой – поддерживать их.

Я сделал перевязку, затампонировал рану и даже снял турникет, потому что начал терять чувствительность в ноге. Это было необходимо, чтобы я был готов передвигаться самостоятельно.

– Как прошла эвакуация?

– Штурм продолжался, но пришли два пехотинца, которые должны были помочь меня эвакуировать. Я сказал, что пойду сам.

Понимал, что тянуть меня – это лишнее бремя для ребят. Им и так было нелегко. Ребята дали мне дымовую шашку, потому что проход простреливался стрелковым оружием, и нужно было создать дымовую завесу. В какой-то момент я не удержал дымовую шашку – настолько был обессилен. Последние 30 метров меня просто тащили.

Фото: Во время каждой эвакуации медики очень рискуют: они могут попасть под обстрел в любой момент (Getty Images)

– Бывают сложности с эвакуацией?

– Как правило, больших проблем нет. Но бывали ситуации, когда, например, забыли заправить квадроцикл. А еще сложно было из-за опасной обстановки – нужно время, чтобы все правильно спланировать. Нельзя просто так подогнать квадроцикл под позицию.

Есть риск, что вместе с квадроциклом уничтожат и раненых, и медика, и водителя. Поэтому ждать приходится, пока обстановка не стабилизируется, пока не составят четкий план эвакуации и не подтянут нужных людей. Это не из-за нехватки техники или из-за чьих-то ошибок – это часть подготовки.

В крайнюю ротацию я был свидетелем идеальной эвакуации. У меня даже есть запись с GoPro. Мы принесли "трехсотого" на точку эвакуации, а квадроцикл буквально влетел к нам, развернулся прицепом прямо к позиции. Мы быстро загрузили раненого, сказали "готово", и он сразу рванул. Все заняло секунд 15.

Это скорее стечение обстоятельств, но выглядело так, будто сцена из кино. Все успели разбежаться по посадкам, и все прошло четко. Но такие моменты доказывают, что когда работа слаженная, то все получается даже в самых сложных условиях.

– Хорошо, что удалось эвакуировать. Я так понимаю, сейчас вы проходите лечение и уже можете нормально ходить. Учитывая ваш опыт, за три года полномасштабной войны как изменилась обстановка на поле боя?

– Она кардинально изменилась с появлением FPV-дронов. Это прорыв. Представьте, вместо дорогих ракет или высокоточных снарядов теперь есть дроны за 500 долларов, которые меняют военную доктрину. Они полностью меняют тактику ведения войны.

Раньше можно было ездить на технике, обеспечивать логистику без особых проблем. А сейчас это почти невозможно.

– Что именно влияет на это?

– Посмотрите на технику. Вся она обварена противокумулятивными решетками. И все равно нет ни одной машины, которая была бы неуязвимой для FPV-дрона. Ее просто не существует.

FPV-дрон может прилететь и уничтожить что угодно, независимо от стоимости или оснащения. И он стоит копейки по сравнению с тем, что способен уничтожить. Это технология, которая меняет все: от тактики до логистики.

Фото: Медики имеют с собой средства для спасения бойцов с фронта (Getty Images)

– Как это влияет на ежедневные операции?

– Каждый новый выезд сложнее предыдущего. Военные машины обеих сторон постоянно совершенствуются. Люди ищут новые способы получить преимущество на поле боя. Мы даже не представляем, что могут придумать через год.

Раньше можно было просто стать под дерево, не двигаться – и дрон тебя не увидит. Сейчас так не работает. Теперь дрон прилетит и найдет, даже если ты прячешься.

Изменились даже базовые правила. Теперь важно держать дистанцию друг от друга. Надо накрывать окопы, чтобы дрон не забросил что-то прямо под ноги. Это означает, что надо больше материалов: сетки, ветки, маскировка.

– Вы знаете изнутри, как в армии работает медицинская система. Какие, по вашему мнению, есть проблемы в медицинской подготовке?

– Прежде всего, это недостаточное внимание к обучению тактической медицине. Я не служил в медицинской службе, был медиком в обычном боевом подразделении. Но из того, что видел, сержантам надо больше фокусироваться на обучении личного состава базовым вещам. Не каких-то продвинутых методов, а именно основ.

– Что именно вы имеете в виду под "основами"?

– Например, наложение турникетов или тампонада. Это вещи, которые спасают жизни, но их надо отрабатывать. Не просто прочитать или увидеть на видео, а попробовать хотя бы на тренажере. Тампонада – это вообще такой навык, который без практики не освоишь.

Это не сравнить с реальными условиями. На тренажере есть свои нюансы: ты знаешь, где нажать, чтобы "остановить кровь", чтобы все сработало. Но когда работаешь с реальными травмами – это совсем другой опыт.

Я помню, как на тренажере мы отрабатывали тампонаду. А потом мне пришлось делать это в реальных условиях, когда сам себе на ране работал. Это совсем другое ощущение, другая сложность.

– Как вы предлагаете решать эти проблемы?

– Такие базовые вещи должны стать рутинными, как, например, холощение оружия. Их нужно повторять регулярно. Это вопрос выживания, и он должен быть четко закреплен в подготовке каждого бойца.

Был случай. Мы эвакуировали "трехсотого", и я вижу: турникет наложен неправильно, стропа перекручена. А это сделал кто-то из тех, кто уверенно отвечал, что умеет это делать.

Это пример того, почему нельзя верить на слово. Надо постоянно проверять и практиковать, чтобы люди действительно знали, как это делается. Потому что это не просто теория, это жизнь.

Фото: Знания по тактической медицине нужны сейчас всем украинцам, убежден военный (Getty Images)

– Глядя на общество 2022 года и общество сегодня, чувствуете ли вы разницу? Изменилось ли у вас отношение к украинскому обществу?

– Откровенно скажу: я ненавижу всех вокруг. И весь мир тоже. У меня больше понимания к врагу, чем к некоторым гражданским. Знаете, я понимаю своего противника. В 300 метрах от меня сидит такой же человек, как я. Ему так же холодно, а потом жарко. Он так же боится, как и я, но он хочет меня убить. И я хочу его убить.

Мы в одинаковых условиях. Потому что это воинский подход, я его понимаю. Если отбросить идеологию и все остальное, мы одинаковы в своей сути. А вот когда возвращаешься к гражданской жизни, даже не домой – просто открываешь соцсети, первое, что видишь, это волна грязи.

– Что именно вас возмущает?

Вот заходишь в "Старлинк", открываешь соцсеть, и что ты видишь? Пост о ТЦК, где их называют врагами Украины. А в комментариях десятки людей пишут, какие они плохие, потому что "забирают людей на войну".

И что это такое? ТЦК воюют? ТЦК забирают людей для обороны страны. Но эта волна ненависти появляется не потому, что россияне что-то подбросили. Нет, это мы сами себе придумываем, сами верим в этот бред и сами его раздуваем.

Сколько мы проиграли информационных войн? Три, пять, десять? Мне кажется, что российским службам, которые занимаются вбросами, уже и зарплату можно не платить. Украинцы сами себе придумывают фейки, сами в них верят и сами их разгоняют.

Это проблема. Мы сами себя можем утопить. Не надо искать внешнего врага – мы сами себе этим оправданием и предательством все разрушаем.

Вот все, кто хотели идти на войну, кто хотели защищать Украину, за три года это уже сделали. Кто-то добровольно, кто-то по зову сердца. И теперь видишь, как те, кто остался в тылу, разводят эту волну.

– Что бы вы хотели сказать обществу?

– Нам надо перестать искать виноватых там, где их нет. Иначе мы не справимся с войной, даже если будем выигрывать на поле боя.