Дон Кихота могло и не быть.

В дни, когда "Украинская правда" только рождалась, ее тогдашний главный редактор Алена Притула и дизайнер УП Сергей Корниенко сели работать над внешним видом сайта. Символом одной из страниц (кажется, это были "письма читателей") они решили сделать старинную печатную машинку. Поставили рисунок, и пришли к согласию, что выглядит вполне прилично. Пока не появился Георгий Гонгадзе. Увидел эту слишком очевидную ассоциацию и взорвался. Вроде бы мелочь, но дело дошло до скандала.

Именно эту историю вспоминала главный редактор УП Севгиль Мусаева на презентации книги "Ветряки и Дон Кихоты. Украинская правда – 25", состоявшейся 4 ноября в Киеве. Рассказ о том "Ундервуде", который так и не попал на страницы УП, и о Дон Кихоте, ставшем символом издания, содержится на ее страницах.

Из сотен тысяч текстов, написанных для УП за четверть века ее существования, в сборник вошли лишь три десятка. "Реконструкции исторических событий, портреты современных Дон Кихотов, репортажи из тех мест, которые сейчас разрушены и остались только в нашей памяти и текстах авторов УП" – это описание на обложке книги подсказывает, по какому принципу отбирали материалы

Обложку создал иллюстратор Сергей Майдуков, на ней – сад со спелыми яблоками. "Тема сада жила в нас с самого начала. В том числе мы обсуждали идею в каждую книгу вложить пакет с семенами, – рассказала главный редактор УП. – Об этом метафорическом саде рассказывает Алена Притула в последней главе, и он отмечен зеленым цветом не просто так. Эта книга начинается с трагедии – с истории о смерти Георгия Гонгадзе, а заканчивается она жизнью".

12 ноября в 19:00 в "Сенсе" на Крещатике состоится презентация книги "Ветряки и Дон Кихоты. Украинская правда 25". Заказать ее уже сейчас вы можете по этой ссылке.

А ключевым событием самой презентации была дискуссия "Сад новостей, любви и войны. Книга невыдуманных историй". Ее участниками стали двое героев сборника – художник Павел Маков и солдат Нацгвардии и режиссер Елена Апчел, а также составительница книги Севгиль Мусаева. В роли модератора дебютировал другой составитель – редактор УП Михаил Кригель.

Так о чем они говорили?

Чем запомнился 2000-й – год создания УП?

Павел Маков: В том году я получил одну из десяти премий на Большом международном конкурсе артбуков, и напротив меня сидела художница из Японии. И она спрашивает: "Откуда вы?" – "Из Украины". – "А где это?" И тогда я впервые больно почувствовал, что мы получаем международные премии, нашими работами интересуются, но мы представляем место, о котором никто не знает. Именно в тот год я понял, что мы есть, но для большинства мира нас нет.

Елена Апчел: Мне в то время было 14 и я помню, как накануне 2000-го мы очень упорно и активно готовились в классе к концу света. Вырезали сердечки, писали друг другу письма. Такая юношеская эпистолярность перед концом света, наполненная магией апокалиптического предвидения. У меня была целая стопка прощальных писем: красивых, с картинками, с фотографиями.

Севгиль Мусаева: Это первый год, когда я почувствовала себя взрослой. Летом 2000-го я сильно заболела и лежала в больнице, и там, в какой-то момент начала писать стихи и прозу. А осенью я пошла в школу журналистики. И именно в том году я впервые публиковалась в издании "Керченский рабочий" – разумеется, газета выходила на русском языке. Моя заметка была о 60-летнем юбилее директора ЮгНИРО и называлась она "Это только начало". Трагедия в том, что через полгода мне пришлось писать некролог о нем.

Сажать сад – это игра в долгую. Как вернуть вкус к игре в долгую?

Павел Маков: Я в своей практике жизненной и творческой практически играю в долгую. С 1991 года у меня идет рассказ одной истории, связанной с моей жизнью и со страной, в которой я живу. Нам просто нельзя не научиться играть в долгую, иначе мы потеряем страну. Наш враг делает это очень хорошо.

Отсутствие игры в долгую в области культуры – буду говорить о своем – привело к тому, что кроме Потерянного Возрождения в 1920-30-х годах, в изобразительном искусстве мы потеряли вновь 35 лет. Потеряли из-за небрежности, просто потому, что это никому не нужно. Лучшие работы наших художников сегодня оказываются за рубежом. А у нас за 35 лет нет музея современного искусства. Это как раз отсутствие игры в долгую.

Елена Апчел: Важна ли игра в длинную? Она сверхважна. Отсутствие преемственности, отсутствие институций – это то, что с нами происходит. И с одной стороны, очевидно, мы должны быть в претензии к себе. Что-то не было построено в свое время, где-то не получили достаточное количество знаний. Но с другой стороны, условия, в которых мы находимся – это бесконечная работа с пеплом.

Если говорить о перформативном искусстве, то у нас есть такая внутренняя шутка, что все происходит всегда "впервые". Где-то примерно каждые пять лет кто-то из коллег делает "впервые" чтение какой-то драмы (которую на самом деле уже представляли публике – УП). И это происходит как раз из-за невозможности в форме институций увидеть, как это развивалось, или не было возможности этой информацией делиться.

Михаил Кригель: Думаю, что в общественно-политической жизни то же самое происходит. То есть циклы повторяются раз в пять лет, и мы каждый раз возвращаемся на пять клеточек назад. Это какое-то наше свойство, не только в перформативных практиках. Хотя, в принципе, общественно-политическую жизнь тоже можем назвать перформативной практикой.

Севгиль Мусаева: Книга, которую мы сегодня презентуем, не настолько ценна здесь и сейчас, как будет через двадцать лет, когда она будет иметь для нас совершенно другое восприятие. Эта книга – срез времени, в котором мы живем. Она – о тех испытаниях, которые на нас выпали. Я часто задумываюсь, что здесь и сейчас мы не чувствуем, с какими людьми и в какое историческое время нам суждено быть.

Я бы нам всем пожелала осознанности и ответственности перед прошлыми и будущими поколениями. Если она будет, то этот сад, изображенный на обложке нашей книги, будет цвести.

Как сегодня рассказывать о том, что происходит вокруг и в нас самих?

Павел Маков: О войне войной рассказать нельзя – здесь все исчерпано. Прямые упоминания до войны и трагедии войны если и были действенными, то в первые ее месяцы.

А как тогда? Я с войной работаю с 2014 года, но не могу сказать, что нашел ответ. Я просто делаю то, что могу делать.

Севгиль Мусаева: Нам нужно дать себе время. Если нет слов – это нормально. Они появятся. Я очень верю, что после окончания этой ужасной войны нас ждет бум украинской культуры, бум украинской литературы. Опыт, который мы пережили, никуда не денется, и нам нужно будет его отрефлексировать.

И мне кажется, что будущее украинской культуры будет связано с тем, что мы называем магическим реализмом. Потому что список потерь настолько велик, что будет существовать тема присутствия погибших, тема метафизичности.

Елена Апчел: Добавлю, что социально-ответственный политический театр с Украиной до сих пор не произошел, что для меня парадокс. Я сейчас крамольную вещь скажу: такое количество контекста должно было бы уже давным-давно выбросить нас в эту реальность. Но сценическое искусство пока не прожило перформативный поворот, трансфеминистическую революцию.

А мы сами еще не перешли на территорию внимательного слушания. Мы пока что по кругу рассказываем истории боли – когда это встречи на кухнях, временные разговоры в поездах. Мы пока не сели вокруг костра и не находимся в стадии действенного слушания, эмпатирования, проживания чужой истории. Рассказываем друг другу, но очень часто забываем то, что слышали сами.

Однако с нами – сто процентов – произойдет то, что услышав чью-то историю, нам не захочется сказать: "Я тоже пережил подобное". И мы дадим этой истории напротив прозвучать.

Рустем Халилов, УП